БЫЛИНЫ

Былина пятая

Ой, да у Эрика, свейского конунга, Руси давнего ненавистника, на пиру принимают племянника, новгородского князя Владимира. Добр богатствами выхваляется: мехами драгоценными, рыбьим зубом, лесами дремучими, реками рыбными, судоходными, урожаями, пашнями тучными, землей Русской от юга до севера. Глаза жадные свеев посузились, огнем хищным они разгораются, Добра конунг внимательно слушает.

Знают свеи богатства то русские не понаслышечке, а по опыту. Уж сто лет, как с хазарами снюхались, когда те передали им весточку: “На Буян напасть время Вам выпало, уничтожить своих притеснителелей”. На Буян пошли свеи с датчанами все дома посожгли, поразграбили, всех убили стариков и детушек, в плен забрали всех девиц невестушек, жидам продали в рабство их вечное, белых лебедушек на поругание. Храм славян Святовита прославленный взяли приступом и разрушили. Перебили волхвов там, да отроков.

Бога света, славянами чтимого, в слитки золота переплавили. А дружина Буяна Великого в эти дни воевала с хазарами, на Руси под командою Рюрика. Захватили добычу богатую на Буяне варяги жесткосердные. Тридцать дней вывозили лишь золото, а и было его там немеряно.

Беспокоит их совесть нечистая. до сих пор то свое преступление оправдать они как то пытаются и поклепы на все наше русское сочиняют облыжно, бессовестно. Потому принимали Владимира сочиняют

Потому то они и Владимира, принимали с почетом невиданным, у законного, князя у Русского обещали отбить престол Киева и отдать самозванцу Владимиру. Закрепили союз этот свадебкой: Эрик дочь свою отдал хазарищу.

Ой, надо всею землей, да над северной, носит ветер молву пересмешницу: собираются свейские конунги да дружиной большою, несметною, да на дело лихое, опасное: Русь идти для жидов завоевывать. Будто платят жиды чистым золотом, рать в поход зазывают посулами: “А получат в награду дружинники в той земле по селу и по городу, ведь не зря Русь зовется Гардарикой”.

Добр дружинников боем испытывает. Бьет нахвальщиков кулачищем в грудь. Если выдержишь раз - станешь десятником, выдержишь два – поставят сотником, сдюжишь три – будешь тысяцким. Только мало в дружине десятников. Еще меньше в дружине сотников и совсем нет в дружине тысяцких, зато много простых в ней дружинников. Все на Русь собираются стаею. И горят их глаза - волчьим голодом, песни их – что звериный вой, руки у дружинников да по локоть в крови, у десятников – до плеча в крови, а у сотников – по самую маковку. На землю русскую они зарятся, города делить собираются, велика их рать - многие тысячи.

То не туча от Волхова черная да на Новгород надвигается, то варяги дружины Владимира, вольный город делить собираются. Но крепки Новгородские стены, много стрел и смолы в арсенале. Много тысяч отважных дружинников. Его б взяли варяги едва ли, но стал Новгород жертвой измены. Темной ночью открыли ворота Новгородские - друзья Добра, злодеи- изменники, ворвались в город злые наемники и предали его разграблению.

Утром Добр повелел созвать вече. И судил на нем бывших противников, Ярополка законных посадников. Присудил их на казни он лютые. ой, да для русских людей устрашения. Перебил воевод всех хазарище: от старшин до последних десятников, всех купцов, знавших страны заморские, и богатых крестьян, что на ярмарках промышляли своею торговлею. Голь оставил одну перекатную. Устрашил ее казнями лютыми и заставил пойти с ним дружиною. Объяснял, что за смерть за Олегову, идет мстить Ярополку Владимир князь.Повел к Киеву рати варяжские, новгородскую голь перекатную.

Ярополк тоже к бою готовился, приказал собирать черных ратников воеводе он Блуду, изменнику. Блуд же рать собирал без поспешности, говорил людям: “Нет мол опасности, можно дома побыть безбоязненно”. Ярополку же плакал гиеною: “Не идут в твою рать люди русские. Попрекают убийством Олеговым и хотят они мира с Владимиром”.

Ярополк соглашался, печалился и не слушал Варяжко отважного, отвечал ему плачем-стенанием: “Мы и так море крови уж пролили. Я виновен в Олега погибели. Не хочу стать я брата убийцею. Мы с Владимиром верю: помиримся. Киевлянам в глаза смотреть стыдно мне. Пусть уж Блуд за меня отдувается. Мы с ним дружим почти что с младенчества”. понимая вину перед Вольгою, князь Варяжко держал в отдалении, выслал в Родню дружину всю ближнюю, опасаясь Иванова мщения.

Рад радешенек Блуд поручению. Шли к нему ведь не голь перекатная: шли десятники, сотники, стольники, рать просили созвать и немедленно: “Уже близко дружина Владимира, что же нам собираться не велено?”

Доносил Ярополку: “Предатели! И меня завлекали к Владимиру, возмущается голь перекатная, а бояре бегут все из Киева. Лучше б нам перебраться бы в Родню град, сесть в осаду там с ближней дружиною. Донесли мне заставы сегодня: здесь уж брат твой со всей своей силою”.

Так и отдали Киев Владимиру, против воли народа полянского, не любившего Добра Хазарища и его сластолюбца племянника. Понимал многоопытный дядюшка, что недолго их в Киеве вытерпят, и когда обман Блуда откроется, киевляне Владимира выгонят. Не поможет дружина варяжская, предаст тут же и голь перекатная. пока жив Ярополк, быть Владимиру сыну Малки, посмешищем киевским, кровью черной, хазарскою порченным.

С первых дней их правления в Киеве начались городские волнения. Снова здесь попытался Хазарище повторить новгородские подвиги и судить Ярополка сторонников. Но прослышав про суд тот Хазарища, киевляне пошли в ополчение. Перешла к ним и голь перекатная, что пришла за дружиной Владимира. И была эта рать такой грозною, что дружина варяжская заперлась с князем вместе в палатах Владимира, за стеною детинца дубовыми. И в палатах его белокаменных пили ели и спали безвыходно. Опасались на улицы Киева выходить погулять в одиночестве.

Ярополк затворился с Дружиною в Родне – день перехода от Киева. Каждый день шли послы от Владимира: “Милый брат, нам давно пора встретиться. Погорюем мы вместе о сделанном и по братски с тобою помиримся.” Блуд нашептывал князю: “Давно пора. Ведь не вечно нам в Родне здесь прятаться!”

И опять князь злодея послушался, не послушал Варяжко отважного. Зря Варяжко его уговаривал:

“Князь мой, князь, ослепленный печалию - из за брата Русь губишь великую. С думой всех помирить и уладить все, прямо в пасть ты пойдешь волку лютому. И Владимир не ждет замирения. Не нужны ему братские радости. Власти княжеской он домогается на костях твоих, княже построенной. Не ходи, князь, на встречу с Владимиром. Столько крови невинной им пролито, что одно лишь твое убиение, для него может стать во спасение. Лишь убрав тебя, князя соперника, удержаться сумеет он в Киеве”.

“Как ты можешь винить так Владимира! Ярополк закричал на нахвальщика. Это сын Святослава Великого! Не способен Владимир на подлое! Ты ведь будешь со мной, и не страшен мне, даже дядька Володьки – Хазарище. Буду я под надежной охраною”.

Усмехнулся нахвальщик невесело: “Не нужна тебе встреча с Владимиром. Через месяц с веревкой на шее приведут к тебе брата изменника киевляне к священным кумирам. Вот тогда и рассудим все миром”.

Не послушал опять князь Варяжко. Послал Блуда в поруганный Киев град, согласился на встречу с Владимиром. Доложил воевода Владимиру: “Вольгин сын, сам Варяжко Олегович с Ярополком на встречу пожалует и не даст сделать то, что задумано”.

На крутом берегу чистой Рось реки, на опушке зеленой дубравы, перед Родни гранитными стенами, терем чудный в две ночи построили. Он стоит среди луга зеленого под высокой соломенной крышею, на резное крыльцо три ступенечки от травы муравы поднимаются. А венцы то у этого терема в два обхвата из дуба положены, потолки у него опускаются, двери прочные, медью окованы. И не просто они закрываются, а глухими стальными засовами. А в сенях две каморки устроены с небольшими (в ладошку) оконцами и оконца не к свету те Божьему, в сени темные были прорублены. В те каморки две тайные дверочки с потолка через люк открываются. Неширокие сени у терема, только-только Добрыне протиснуться. И темно в тех сенях, словно в погребе, кто заходит со света, тот жмурится. И того, кто с мечом в тех каморочках - ни с сеней не заметить, ни с улицы.

из сеней попадаете в горницу, там оконца все словно отдушины в притолоке с ладошку проделаны. Когда двери ведущие в горницу, закрываются дверью окованной, превращается темная горница в одночасье в темницу дубовую.

Темной ночью, не серые волки, два варяга дружины Хазарища, пробрались полем к терему чудному, и с мечами в каморочках спрятались. Выгнал их Ярополк из под Овруча, и теперь поквитаться им выпало.

Ой, да то не молнии на небе сполохи, то Ярило со сна пробуждается, из-за дальней, угрюмой Смородины, первый луч в небеса пробивается. Пробуждает он зори туманные, ото сна зори нежно румянятся, от Ярила стыдливо, как девицы, облаками они закрываются.

Но в то утро недоброе, тихое, зори были кроваво-багряными, облака словно кровью запачканы, вниз смотрели багровыми лицами, тишина предрассветная, чуткая, прерывалась тревожными птицами.

На крутом берегу чистой Рось реки, на опушке зеленой дубравушки, перед Родни гранитными стенами, на лугу, возле терема чудного, стал Владимир с варяжской дружиною. Добр Хазарище в ней воеводою.

Из ворот Родни, медью окованных, на зеленый луг перед теремом, Ярополк вышел вместе с дружиною, в ней Варяжко нахвальщик за старшего.

Поздоровались братья, как водится, честь по чести, родные, чай, обнялись. Слаще меда Владимир и сахара, Ярополку в глаза смотрит ласково, в чудный терем зовет прибаутками:

“В чистом поле ли нам разговаривать и секреты свои сокровенные всем дружинникам этим выкладывать? Да взойдем ка мы, братец, по лестничке в этот терем, вчера только срубленный, там обсудим мы все и помиримся”.

Добр вмешался: “Я вижу, ты хмуришься? Недоверчив на слово Владимира? Так пусти вперед лучших нахвальщиков, вон Варяжко за меч свой хватается, глянут пусть этот терем внимательно, убедятся в его безопасности. Здесь дождись их назад возвращения, страх твой снимут они, подозрения”.

Ярополк на Добрыню разгневался: “Не тебе обвинять меня в трусости! Не тебе лезть в семейное капище! Я, как брату, Владимиру верю! Пусть Варяжко откроет мне двери. С ним войду в этот терем, Хазарище”.

“Не ходи, князь, взмолился Варяжко,- Здесь смертельную чую угрозу, от Хазарища жду я измены. Дай, проверю-ка терем сначала. У него слишком прочные стены. Рисковать тебе так не пристало.”

Но разгневался князь пуще прежнего: “Уж не ты ли пеняешь мне в трусости?!! Да при брате моем и дружинниках?!! Ступай в терем и сам открой двери. Я, как брату, Владимиру верю!”

Того Боги лишают рассудка, кого хочется им наказать. Что мог сделать Варяжко? Не шутка, храбреца от беды охранять. Шлем поглубже нахвальщик надвинул, поднялся на резное крыльцо, вошел в темные, тесные сени, дернул дверь за стальное кольцо. Вошел в горницу. Следом бесшумно затворились тяжелые двери. Были добром продуманы умно – эти хитрые тесные сени! Суд собой заменяя Морены, заманили Варяжко в темницу, понадеясь на прочные стены. (Было б легче поймать им куницу). Он рванулся назад! Но напрасно! Крепко держат стальные засовы. “Князь, беги! - крикнул он, - Тут опасно!..”

Но рассудком Иван понимал, что уже его крик опоздал...

Ярополк за Варяжкою следом вошел в темные, тесные сени. Не успел и понять он в чем дело, когда сталь двух булатных клинков, с легким хрустом вошла в его тело, через щели в подмышках брони. И последнее, что он услышал, был отчаянный крик: “Князь, беги!.”

Его боль уже много веков, нас бередит предательством брата, чья сусальная память нам свята.

Боже правый, спаси! Сохрани! Сотворила нам церковь кумира! Из убийцы детей и вампира!

Через стены Варяжко услышал Ярополка предсмертные стоны. Пал князь жертвою гнусной измены. Что с того, что убил не Владимир, а презренный наемный варяг. Не впервой ради царской короны, братья братьям - убийства творят.

Но впервой на Руси... “Вот и дожили!” Усмехнулся Варяжко в усы. “Десять лет без жидов то и пожили. Вновь качнулись в их пользу весы”.

Под тяжелые в горницу двери поплыла лужа княжеской крови. Иван понял: теперь ему время о своей жизни думать и воле. Взвился вверх он стальною пружиною, зацепился рукой за отдушину, каблуком вышиб доску дубовую потолка над своею темницею. Вышиб следом за ней и другую, подтянулся и влез на чердак, там увидел два люка в каморки. Понял все. Произнес себе: “Так! Как на зверя – засада на брата! Ничего для Володьки не свято!”

Закрыл двери в каморы Иван потайные, где убийцы попрятались князя, и задвинул засовы на люках стальные. Вынул огниво, трут и кресало, высек искру живую на трут, раздул быстро бегущее пламя и поднес его к желтой соломе: “Жаль, что Вам будет этого мало. Тянет холодом в проклятом доме! Вы наверное ночью замерзли, ожидая в каморах в засаде. Я по-своему Вас пожалею! Не останетесь, братцы в накладе! Вирой будет для Вас эта смерть! Я сейчас Вас навеки согрею, в ад отправлю, что Вам б там сгореть! Прости, князь, воеводу за тризну! Жаль, при жизни меня ты не слушал! Тебя в Ирий проводят варяги! На твой суд оставляю их души!”.

Взвилось пламя над терема крышей, на ветру свою песню запело, поднимаясь все выше и выше, затрещало оно, загудело. Охватило огнем чудный терем, черным дымом горела солома, унося в небеса черный пепел из могилою ставшего дома.

Словно волк из горящей овчарни, он раздвинул солому на кровле, спрыгнул наземь и легкой походкой от пожара пошел в чисто поле. Не мог глянуть дружинникам в лица, побрел к берегу Роси глубокой, остудить кровь кипящую разом и водицы студеной напиться.

“Стой, - Хазарище рыкнул рыком звериным, - Не закончены счеты с тобою. Я тобой поквитаюсь за Вольгу, и сейчас тебя кровью умою!” От его голоса желуди с дубов посыпались, пыль столбом поднялась, рыбы из реки повыскакивали. Пустил хазарище коня на Ивана Олеговича, сто варягов впереди скачут, мечами харалужными машут, зарубить хотят Ивана Олеговича.

Увернувшись от рубящей стали, Иван сдернул варяга с коня, взвился птицей в седло: “Вам едва ли - по зубам: умыть кровью меня!”. сшиб эфесом того, что был справа, пронзил левого острым мечом. Был Варяжко веселого нрава, ему горе-беда нипочем. Скакуна что есть мочи пришпорил, свистнул, гикнул, поднял на дыбы, взволновалась трава в чистом поле, вековые упали дубы. Подхватил векового ствол дуба, и крестить пошел этой палицей. Где махнет - врагов ляжет улица, отмахнется – еще переулочек. Повернули от него коней варяги, взмолились богам своим сумрачным да и пустились наутек от Ивана Олеговича. Впереди всех Хазарище скачет, мечом скакуна подгоняет, Варяжко угрозами пугает, словами обидными ругает: “Доберусь я до тебя Иван Олегович, жаль сегодня мне тобой заняться недосуг”. Позади всех Блуд скачет Свенельдович, его конь за траву ногами цепляется, и под тяжестью восьмипудовою скачет медленно, спотыкается.

Догнал его Варяжко, дубовой палицей по спине охаживает, приговаривает:

Ударил Иван палицей раз: “За Свенельдово клятвы преступление!” – по колено Блуд в землю вошел. Ударил Иван его второй раз: “За Олега Святославовича убиение!”, по пояс в землю вбил. Ударил в третий: “За предательство Ярополка и его мучения!”, вбил по самую маковку. Тут из Блуда и дух вон.