БЫЛИНЫ

Былина первая

У берега моря Хвалынского, где впадает в него река Кощеева, стольный град стоит царства иудейского. Его стены в небеса упираются, за его башни тучи цепляются. На холме там в Кремле сидит сам Кощей каган, управляет землями великими. Он неволит людей всех племен и всех стран, покоряет их хазарами дикими.

Продает каган русских невольников: басурманам - за море Хвалынское, за пески сыпучие Каракумские; христианам - за море черное; латинянам - за море Средиземное. Всем нужны рабы русские, сильные: и гребцы на галеры военные; и в карьеры – рудокопы рабочие; и на земле работать – руки крестьянские; и в пастухи степняков стад бесчисленных.

Все кагану за невольников кланяются: от Хорезма до далекой Испании.

Лишь одно ему племя противится: племя руссов, пришедших из Дании, против рабства вовеки воюющих. От рождения Римской империи нападали они на Италию. И то ладно, искали бы золото, - им дороже свобода невольников. Шесть веков вели войны с латинами и в конце концов одолели империю. Брали штурмом и Рим и Афины, но не брали там выкупом золото, а брали они выкупом пергаменты, да и книги на них написанные, не простые пергаменты, а пергаменты выделки греческой, что из кожи были выделаны из человеческой. Предавали их огню Яриле солнышку. Молили принять души загубленные в священные сады Ирия.

И ходили дружинники русские к Семендеру на море Хвалынское, к Трапезунду по морю Русскому и к Царьграду империи греческой. И везде несли волю невольникам, и везде несли смерть их насильникам. Дань хазарам платят мечами острыми, да стрелами быстрыми, за славянских племен унижение.

По сей день, где появятся русские, там рабами торговля заказана, разоряют пути караванные, отпускают на волю невольников, рабов беглых принимают с уважением. Легко русским стать, легче легкого: был бы верный меч, да к неволе лютая ненависть. И не важно, кем были отец твой и мать! И неважно, что был ты недавно рабом! Среди русских ты равен со всеми, ты брат, все равно, или беден ты, или богат.

 Клятва кагана

Возвращались из за моря Хвалынского струги русские из похода победного. А и стругов тех было пол тысячи из Олега дружины прославленной. И везли с собой добычу богатую, двести тысяч русских невольников и невольниц из плена хвалынского, их домой везли – к стольному Киеву.

А домой им был да не близок путь. Мимо града кагана Кощеева, вверх по морю реке да до волока, а по волоку, костями усеянного, мимо Белой Вежи – крепости кагановой, им тащить струги до речки Смородины, отбиваясь от хазар и кочевников. А потом по речке Смородине, в Танаис море рыбой богатое. Из него – на закат – в море Черное, мимо крепости Кафы кагановой, прямо к устью родного Славутича. И идти им три месяца с четвертью от Кощеева града до Киева.

Стали струи у стен города каганова, думу думают дружинники крепкую: “Не попытать ли счастья в приступе, не взять ли штурмом каганов град, не разрушить ли царство иудейское?!!”

Вдруг видят из стругов дружинники: к ним спешат бирючи иудейские и послы от кагана хазарского. Приглашет каган русских дружинников заключить мир на веки вечные. Обещает отпустить всех невольников, клянется клятвой жидовин своей честною.

И уставшие в походе дружинники были рады слову каганову, поверили слову его честному:

“Допекли наконец то обрезанных. Испугались дружины нашей, нелюди. Обещают отпустить всех невольников. Предлагают мир на веки вечные. И не надо нам на стены лезть в поднебесие”. Сомневался воевода Иван Олегович. Да как не поверить клятве честной кагановой?!! Говорят ему дружинники старые:

Ой, да не ведают люди русские, что нельзя верить слову жидовскому, не откажутся жиды от невольников, даже если их царство разрушится. Их каган к себе в гости заманивал, опасаясь их силы и удали, перебить попытаться предательски, что бы не было силы у Киева, перед тем, как пойдет Пес Пейсахович покорять своим войском землю русскую, сиротить в стольном киеве детушек, гнать в неволю красных девиц на поругание. Рассылал Салтан гонцов своим подданным:

“Вот пришла к нам дружина русская. Собирайте Орду поля Дикого, нападем на них ночью и вырежем”.

Приставали струги к берегу каганову. Стала на ночь дружина крепким лагерем. Вокруг струги стеной поставили, подперев под борта струги веслами. Стали за ними лучники, да копейщики нести лагеря охрану полуночную. Спит русский лагерь сном праведным. Двадцать тысяч дружинников, двести тысяч невольников.

Зашумели в ночи черны вороны, полетели к русскому лагерю. Завыли волки серые по балкам и по лощиночкам, все ближе воют к русскому лагерю. Затревожился воевода, Иван Олегович, не к добру слетаются вороны, не к добру собираются волки серые. Повелел спустить струги он на воду, погрузиться всем бывшим невольникам, а потом и всем русским дружинникам, и уйти от каганова берега.

Лишь чуть чуть не успели дружинники. На войне жизнь считают мгновения. Налетела из ночи Орда дикая, по десять басурман на одного русского. Рубились насмерть дружинники русские, голыми руками бились бывшие невольники, перед смертью зубами хватали поганых ордынщиков. Да не переломишь силы соломою, не одолеть им силы Поля Дикого.

Насмерть рубился и Иван Олегович, разрубал на скаку коня он со всадником. Весь истыкан был щит его стрелами, от ударов звенела кольчуга булатная, да сражался он не с мальчишками неумеками, хороша у хазар выучка ратная. (Всемером одного безоружного, не боятся хазары отважные). Навалились на Ивана всей силою, три копья отворили кровь горячую, три аркана обвили руки ослабевшие, поволокли воеводу на потеху кагану хазарскому.

Ой, ты гой, еси, зубы скалит каган Салтан Ставрульевич, - зря поверил моей клятве доверчиво. Мы не держим клятв людям Ваших стран. Счастье воина, как видишь, переменчиво. Ты один лишь жив, русский богатырь. Вся дружина твоя уничтожена. А невольники, кто живой еще, будут вновь служить нам, как положено. И пойдет наш бек Пес Пейсахович полонить Вашу Русь беззащитную. И придется теперь Вам навеки забыть Вашу волю и Ваши обычаи.

Станешь и ты рабом, если выживешь, кандалы наденешь с ошейником. Будешь в конюшнях салтановых выгребать навоз, сено прелое, коней кормить, поить, расчесывать, объезжать строптивых, подковывать, диких скакунов укрощать, воспитывать. Но не думай о том, что удастся бежать. В чистом поле от погони не скроешься. Пошлем сотню хазар следом за тобой, и своею ты кровью умоешься”.

Отлежался Иван от ран своих, понемногу стал силы восстанавливать. Заковали Ивана тут же в цепи тяжелые, приковали руки ноги к ошейнику, дали вилы, лопаты скребковые, что бы чистил конюшни Салтановы. И испил Иван чашу невольничью от начала до самого донышка. Ходят за ним дети жидовские, насмехаются: “Русский богатырь с наземом сражается!”.

А и били его бичами, да палками, а и кормили его хлеба зернышком, да пустой водой. Если бы не другие невольники - не выжить бы Ивану Олеговичу. Делились они с ним краюхою черствою и другими разносолами невольников.

Одна дума и Ивана Олеговича: как бы убежать ему из рабства позорного, как бы вернуться к дружине киевской, предупредить князя о походе Пса Пейсаховича.

От работы Иван не отлынивал. Любил с детства лошадей он, как товарищей, знал язык их и тайные желания. Слушались его самые строптивые. Выбирал себе он товарища для побега через Полюшко Дикое. Выбрал скакуна буланого, из Хорезма кагану приведенного. А и голова то у скакуна, как у девушки, а и шея то его лебединая, а и грудь то его играет мышцами, а и ноги то его сухие, как у лося дикого. Все боялись нрава его дикого. Одного Ивана подпускал буланый снисходительно. Выбрал скакуна Иван Олегович, да и не заметил, что его самого тоже выбрали.

Заприметила Ивана дочь каганова, раби города стольного Юдифь Салтановна: велик телом Иван богатырь, силы немеряно. Вожделела к нему страстью Салтановна. Обольстила его прелестью женскою, понесла от Ивана рабибича. Родила внука раби столичному. Малыша Жидовина Ивановича, по обычаю иудейскому обрезали, отдали нянькам на воспитание, да дяде его Псу Пейсаховичу.

Видел Иван малыша только издали, лишь запомнил лицо его детское, да запомнил приметную родинку на щеке Жидовина Ивановича. Знал Иван, что бек Пес Пейсахович, воспитывает мальчика в ненависти к русскому, и к отцу Ивану Олеговичу.

Невмоготу стало Ивану Олеговичу. Разорвал на себе он цепи кандальные, что не под силу никому из нахвальщиков, оседлал друга своего буланого, перемахнул на нем стены высокие, да и поскакал по Дикому Полюшку.

Посылал за ним Пес Пейсахович погоню конную, сотню лучших хазарских нахвальщиков. Настигли Ивана у речки Смородины, разом на Олеговича накинулись. Нет у Ивана оружия, нечем защитить себя, горемычному. Растет только ракита одинокая на берегу речки смородины, в небесах за тучки цепляется. Вырвал ту ракиту Иван Олегович, да и начал нахвальщиков осаживать. Замахнется – собъет с седла нахвальщика, отмахнется – еще трое с коней летят. И махнул то всего Иван двадцать раз, да с этим трудным делом и управился. Не вернется домой сотня нахвальщиков, в Диком Поле навеки они сгинули.

Переплыл Иван речку Смородину, скачет на закат по Полюшку Дикому. Слышит сзади гул, видит – пыль столбом: кто то вновь догоняет нахвальщика. Поднялся Иван на высокий холм, оглянулся и сердце его дрогнуло. Скачет вслед ему не сто нахвальщиков, скачет следом Пес Пейсахович со всею Ордою Полюшка Дикого. Как саранчой покрыта степь хазарами, и летят они тучей черною на закат, на Русь, к Киеву стольному.

Одному Ивану Олеговичу с силой этой не управиться.

Пришпорил коня Иван Олегович, помчался в Киев, как на крыльях полетел. Надо предупредить народ честной о погибели, что следом за ним по степи катится, закрыть ворота города Киева, исполчиться к обороне решительной.

Вот и Киев батюшка, вот и гридница княжеская. Кинулся Иван князю Игорю рассказывать, а князь об обороне и не слушает. “Разобью,- говорит, - Пса Пейсаховича, сам своею, малой дружиною”. Кликнул он дружину свою малую, поскакали навстречу Орде Пейсаховой. Не поскакал с ними Иван Олегович. Притомился с дороги его конь буланый.

Вышел Иван на площадь соборную, кликнул клич по Киеву, звал на помощь голь перекатную. Кликнул так, что дома зашатилися, кресты с церквей попадали, крыши домов прохудилися. Прибежала на площадь голь перекатная, рабы беглые, калики, да ушкуйники, пришли степенные гости торговые, явились из церкви и монашины.

“Люди добрые, кланяюсь в землю Вам. Меня Вы уже и не помните. Был в плену восемь лет я у кагана хазарского, царя иудейского Салтана Ставрульевича. А воеводя я дружины Олеговой, что ушла на море хвалынское, да и сгинула. А сейчас на Киев погибель катится - Пес Пейсахович со своею Ордою хазарскою. В чистом поле нам с ними не справиться. Закрывайте ворота дубовые, несите на стены дрова, смолу да камни, стрелы, топоры, да копья острые, кипятите котлы со смолою, да кипятком крутым. Исполчитесь, люди русские, к обороне Киева решительной.

Послушала Ивана голь перекатная, принесла на стены смолу горючую, камни тяжелые. Вскипятили котлы со смолой горючей и кипятком крутым, запаслись стрелами и копьями острыми. Знала голь перекатная рабство по опыту, разбирали молча оружие, становились на стены высокие. Не отступят они перед хазарами, будут биться до вздоха последнего.

То не гонец скачет к Киеву с вестью победною, тихо у Золотых ворот. То сам Игорь, Псом песаховичем из плена отпущенный домой покорно пешим идет. Погубил он дружину свою малую, не осталось у Киева дружины княжеской. Обещал платить дань с дыма по невольнику, да еще платить динарий серебрянный.

Пустили киевляне князя Игоря за стены высокие, да рассказу его не поверили.

“Как же мог русский князь, сын Рюрика, обещать дань поганым неволею?!! Ты иди, князь, в свой терем узорчатый, не мешай воевать нам с хазарами, ты свое отвоевал видно, князюшка. Есть у нас воевода опытный, Иван из дружины Олеговой, восемь лет у поганых провел он в плену, и за это мы зовем его Хазарином. Ты же лучше роди нам наследника, от Вандала ведушего род, Гостомысла и Рюрика.”.

Подошел к Киеву Пес бен Пейсахович. Видит – наглухо закрыты ворота дубовые, на стенах кипят котлы со смолою горючею, не пускают его в стольный Киев град. Как узнал Пес Пейсахович, кто у Киева воеводою, не рискнул жидовин брать город приступом, а решил он взять его осадою. Поставил вокруг Киева заставы жидовские. Не пройти в Киев ни конному, ни пешему. Псы Пейсаховича не пропускают и зверушку малую. Вьются в небе черные коршуны, не пускают и птицу перелетную. . Полонит жидовин красных девушек, не пускает их к стольному Киеву, продает их в неволю далекую, отсылает их в царство иудейское, хочет Игоря оставить без наследника, Русь оставить без князя Великого, да без детского смеха веселого. И хазарина Мала безродного хочет князем поставить он киевским

Хорошо жиды воюют с безоружными крестьянами, вдовами да сиротами малыми. Но выходит из Киева рать Ивана Хазарина, псы Пейсаховича в Дикое поле пятятся, не принимают боя открытого, измором взять хотят боярина.

Обижается на Ивана Игорь князь в своем тереме узорчатом. Мало славы ему отца Рюрика, мало славы Олега Вещего, хочется славы ему князя Игоря, хоть кого нибудь победителя. Стал в дружину брать заморских наемников. Пригласил Игорь и печенежину . На Руси такое не видано, служат варяги не по чести, а оп сговору. И не слушают князя киевляне непокорные, а Ивана Хазарина слушаются. Слушает Игорь Пса Пейсаховича, да не слушает Ивана Хазарина, называет боярина Претичем, его воли упрямым поперечником..

Горько видеть это Ивану Хазарину, вспоминать гибель дружины Олеговой. Собтрается с каликами перехожими, вздыхает, усмехается: “Не посмел бы во время Олегово жидовин и приблизиться к Киеву”. И выводит он рати из Киева, расчищает дороги проезжие, отбирает у Пейсаховича пленников, освобождает из неволи красных девушек.

Ткет Морена судьбу нашу бренную, в узелки судьбы суженых стянуты. Друг от друга за море не спрячешься, на коне не ускачешь выносливом, не уйдешь от судьбы пешей поступью. Жила в ту пору в деревне Алексеевке, да у города у Чернигова, красна девица, дочь честных родителей Забава Путятична. Славилась искусством рукоделия, любила и работу крестьянскую, в чистом поле под ясным солнышком. Так случилось, что во время покоса-праздника, когда луга расцветают сарафанами девичьими, налетела на Алексеевку орда-сотня хазарская, захватила Забаву Путятишну, потащила в неволю далекую. Так и сгинуть бы Забаве Путятишне в иудейском царстве невольницей в , да повстречала Орда на пути Ивана Хазарина, вывел рать он свою из стен Киева, охранял дороги проезжие. Видят по дороге орда пылит, катится.

Вытащили мечи Ивановы ратники: голь перекатная, да калики перехожие, да и пошли крестить хазар вдоль и поперек, на развод ни одного не оставили. Освободили Забаву Путятишну. Глянула она на Ивана и обмерла: “Вот он сокол мой ясный, мой суженный! Сколько раз я во сне тебя видела! Сколько слез по тебе девичьих выплакала! Встретить я тебя уже не чаяла!”.

Увидал Забаву Иван Хазарин закашлялся, сжало сердце у старого воина: “Где ж такая краса, ты раньше пряталась? В злом плену во снах тебя синеглазую выискивал! Уж не чаял с тобою и встретиться! Да пойдешь ли за меня, за старого: седина мою бороду тронула, тело шрамаи покрыто глубокими, жизнь полна забот и опасностей?”

“Ой, да пойду за тебя я с радостью, господин мой, богами мне суженный. Буду служить тебе верой и правдою, разделю с тобой все заботы и радости, пока не разлучит нас смерть разлучница!”

Чин по чину устроили свадебку, несмотря на осаду Орды Пейсаховой. Жизнь должна идти чередом, несмотря на злодейства жидовские.. И пришла пировать к ним в застолие вся голь перекатная киевская, все калики перехожие, да простые ратники. Не пришла дружина варяжская, не любили варяги спесивые простоту Ивана Хазарина.

Князь пришел, как по чину положено, быть он должен на свадьбе боярина. Увидал Забаву Путятишну, потемнел лицом, закручинился.

Утешает боярин Игоря: “Не тужить тебе надо а радоваться. Впереди твои годы счастливые, не уйдешь от судьбы и от суженой! Но пора тебе, Игорь, князь батюшка, привести невесту в терем узорчатый, успокоить Русь князя наследником, и на старость себе утешением.. Помолись Любаве с Мореною, попроси их в молитве о суженой”.

Ой, да весела была свадьба боярина! Веселилась голь перекатная. Запевал Боян песни былинные. Пели песни калики перехожие.

Уж давно свадеб Киев не видывал и веселья такого не слыхивал. Пели славу Ивану Хазарину и невесте Забаве Путятишне.